Празднование двухсотой годовщины "грозы двенадцатого года" удалось хотя бы потому, что в научно-популярной литературе произошла реабилитация нескольких забытых, а порой и просто ошельмованных в советское время имен.
Генерал-фельдмаршал Иван Федорович Паскевич (Эриванский), первый ас русской разведки за рубежом Александр Иванович Чернышев, много лет демонизировавшийся Александр Христофорович Бенкендорф – все эти люди были героями войны 1812 года, но в советское время об этом почти не говорили. С советской историографией их поссорила политика: Паскевич потом подавлял революции в Польше и Венгрии, Чернышев и Бенкендорф были следователями по делу декабристов. Поэтому в советское время употреблять их имена в положительном контексте было нельзя. Хотя это именно действовавший в Париже Чернышев дал Александру Первому точную информацию о планах наполеоновского вторжения, а имя Паскевича (равно как и другого гонителя декабристов – Ивана Дибича) недаром увековечено в фельдмаршальском зале Эрмитажа рядом с именем Кутузова.
Нет сомнения, что политические взгляды Паскевича или Чернышева не сильно отличались от взглядов вполне канонизированных персонажей нашей истории начала девятнадцатого века – того же Кутузова, например. Лютеранин Бенкендорф служил России не менее ревностно, чем другие вполне почитавшиеся у нас во все времена высокопоставленные инородцы – Михаил Барклай де Толли или Христофор Ливен.
А тот факт, что именно этим трем выпало закручивать гайки, объяснялся всего лишь выбором Николая Первого – ключевой и, пожалуй, наиболее ошельмованной в советское время фигуры той эпохи.
Вновь обожаемый монарх
В отношении Николая Павловича маятник, пожалуй, качнулся в обратную советской трактовке сторону наиболее радикально. За несколько лет – две (!) книги в серии "Жизнь замечательных людей" (ЖЗЛ). И это – после почти полутора столетий разговоров о "Николае Палкине", начавшихся задолго до революции, и в сталинские годы окончательно отлившихся в ругательную герценско-ленинскую трактовку.
Ровесник "грозы двенадцатого года" Александр Иванович Герцен, как и Ленин, был человеком страстным и имел привычку ненавидеть ВСЕГО противника – не только взгляды, но и личные привычки, семейные связи и даже внешность (вполне пригожего, особенно в молодости, Николая Павловича он величал медузой). Это от него, личного врага Николая, советская историография унаследовала бранный тон в отношении "царя-рыцаря".
Нынешние книги исправляют эту несправедливость. Благодаря книгам Леонида Выскочкова и Дмитрия Олейникова из серии ЖЗЛ мы узнали, что Николай Первый был храбрым военным, образцовым чиновником и любящим семьянином.
Но вот был ли он эффективным политиком? Неужели все "антиниколаевские" произведения русской литературы (от "Левши" Лескова до "После бала" Толстого) – это всего лишь безответственные анекдоты?
Была ли неправа русская литература?
Конечно, нет. Хотя сегодня, в реабилитационном раже, мы можем об этом и позабыть. В этом плане интересно различие между книгой Леонида Выскочкова, вышедшей еще на рубеже веков, и книгой Дмитрия Олейникова. Если у Выскочкова все-таки порой идет речь о "мертвящем формализме", распространившемся на Руси в царствование Николая, то у Олейникова, подарившего нас своей книгой сейчас (год издания – 2012-й), речь идет исключительно об успехах Николая Павловича. Родство нынешней системы управления страной с николаевской (со всеми ее минусами и плюсами) достаточно очевидно.
Выскочков, любуясь оригинальной манерой выражаться, характерной для Николая Павловича, не забывает и некогда приводившие в возмущение вольнолюбивых либералов перлы ("Мне не нужно ученых голов, мне нужно верноподданных"). Упоминает историк и о многочисленных внутри- и внешнеполитических провалах, ("рыцарское" отношение к Австрии и другим странам, которым Николай помогал бороться за церковь и монархию, не извиняет катастрофической дипломатической неудачи 1853-1855 годов, когда против России оказалась вся Европа).
У Олейникова все эти темы почему-то обходятся молчанием. Речь идет только о монаршьем уме, смелости, вкусе.
"Мировое лидерство"
История – это политика, опрокинутая в прошлое, а потому, наверное, естественно, что Олейников извлекает из исторических запасников идеологическую концепцию николаевских времен, которую сегодня наверняка охотно подхватил бы государственно-патриотический клуб "Единой России". Вот она: "В эпоху Николая Первого представлялось, что русская история, пережив периоды оторванности от Европы (начиная с монгольского ига до Петра) и подражательности Европе (до победы над "двунадесятью языками" в 1812 году), вступила в счастливую эпоху мирового лидерства".
Увы, это лидерство его авторам именно "представлялось", то есть казалось. Гладко было на бумаге. (Сейчас столь же гладко получается в электронных отчетах.)
Великий Василий Ключевский в своих "Лекциях по русской истории" напомнил о важном бюрократическом обряде николаевских времен: бумаги должны были "очищаться" – то есть кто-то должен был доложить об исполнении изложенных в бумаге поручений. Отсюда и благостная картина, которой Олейников, похоже, верит, в то время как Ключевский ее объясняет. Вот так:
"Размноженные центральные учреждения ежегодно выбрасывали в канцелярии, палаты десятки, сотни тысяч бумаг, по которым эти палаты и канцелярии должны были чинить исполнение… Все торопились очищать их: не исполнить дело, а "очистить" бумагу – вот что стало задачей местной администрации".
Бумага – производное от стремления чиновника все контролировать, сидя на месте. Бумага (или ее заменитель в Word или Power Point) – замена реального дела. Дмитрию Олейникову как будто нехотя, но все же удается показать ее мертвящее действие в николаевскую эпоху – когда он описывает контроль над тогдашней системой образования, в которой даже домашние учителя должны были получать казенную аттестацию.
Прошло сто пятьдесят лет, и мы как будто вернулись в петербургский период нашей истории. Юристы требуют от нас аттестаций, отчетов и "очищения" такого количества бумаг, что Николаю Павловичу и не снилось. И сословный характер образования тут как тут. Позорное понятие "кухаркиных детей", которым не положено было знать то, чему учили дворян, теперь заменяют изучением предмета на "базовом" уровне, не дотягивающем до уровня "профильного". Ну, а о коррупции, пышным цветом расцветшей на унавоженной бумагой николаевской системе, нечего и говорить. Та коррупция была под стать нынешней. Коррупция вообще лучше всего укореняется там, где есть большой разрыв между бумагой и жизнью.
Вот этих тем как-то не хватает в книге Леонида Выскочкова, и особенно в книге Дмитрия Олейникова. Хотя, может быть, я слишком многого хочу от историков.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
