"Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве". С этим высказыванием Пушкина об Америке, которое содержится в его очерке 1836 года "Джон Теннер", сегодня солидаризировались бы и российский МИД, открывший для себя настоящую "планету бесправия" за океаном, и Государственная дума, не боящаяся возвышать голос против произвола, творимого в Соединенных Штатах.
На Пушкина произвела сильное впечатление книга Теннера о несчастной судьбе американских индейцев, что не вязалось с образом Нового света как факела свободы и равноправия. Вообще, на протяжении своей истории Америка часто вызывала очень противоречивые и смешанные чувства.
В отношениях России и США можно найти разные периоды. Когда-то геополитические интересы совпадали, как в период борьбы Североамериканских колоний за независимость, в Первую и Вторую мировые войны, когда-то – резко расходились, как в эпоху холодной войны. Но идеологически Россия и Америка практически всегда (за исключением, пожалуй, короткого периода после Февральской революции и чуть более продолжительного времени на заре 1990-х) воспринимались как антиподы.
Культ личной свободы и демократии, отличавший Америку с момента ее основания, резко контрастировал с образом России как страны с глубоко укорененными традициями самодержавия и доминирования государственных интересов над индивидуальными. Примечательно, конечно, что при таком диаметральном имидже отмена права одних людей владеть другими произошла в обеих странах одновременно, но это один из красноречивых парадоксов истории. Как бы то ни было, взаимный интерес сохранялся всегда, тем более что обе нации не чужды сознания собственной исключительности и миссии.
Сегодняшние события в отношениях двух стран заставляют вспомнить историю, которая способна объяснить больше, чем анализ текущих обстоятельств. Еще пару месяцев назад переизбрания Барака Обамы на пост президента ожидали с некоторой надеждой на прогресс российско-американских отношений. К моменту, когда он вступил в должность, от нее не осталось и следа. И в США, и в России отсутствует вера в то, что противоположная сторона в принципе способна на эффективные и рациональные действия, на проявление прагматизма, о необходимости которого все так долго говорили.
С российской точки зрения, Америка ведет себя либо двулично, либо абсурдно. Если содействие Москвы необходимо вам по целому ряду важных вопросов, как вы говорите, и вы хотите делового разговора – как понимать принятие Закона Магнитского в тот момент, когда этот разговор пора начинать? И не надо объяснять, что есть Конгресс, а есть Белый дом, что администрация не всесильна… Не можете сами у себя разобраться с политической линией – о чем тогда вообще говорить?
На взгляд американского руководства, оно как раз делает все возможное, чтобы сохранить пространство для позитивного взаимодействия и минимизировать издержки, а вот Кремль использует российско-американские отношения как разменную карту в собственной внутренней игре. Мы, мол, в Белом доме понимаем, что выборы – особый период, но они закончились в марте, а залп по усыновителям дан в декабре. И в чем вообще логика ответа детьми на санкции против российских чиновников?
Парадокс в том, что для заметного ухудшения отношений нет объективных оснований. Между двумя странами не произошло конфликта, который выявил бы новые глубокие противоречия. Трений много, но все они привычны и, в целом, нормальны для двух крупных держав, имеющих несовпадающие стратегические интересы. Кризис происходит не в материальной сфере, а в области взаимного восприятия.
Болгарский политический аналитик Иван Крастев, изучавший динамику отношения к России в европейском общественном мнении, заметил любопытную вещь. Оно меняется в худшую сторону, в том числе и в странах традиционно благожелательных, как Германия и Франция, но это возврат не к советскому образу, а к оптике XIX века. Россия воспринимается как часть политического антуража, с которой придется иметь дело, но она чужеродна по своей культуре, системе ценностей, поведению и представлениям.
Это не острое идеологическое противостояние второй половины XX века, а свойственный европейской политике 150-летней давности взгляд "продвинутого" сообщества на реакционного соседа.
В случае с Соединенными Штатами это еще более явно. Самоощущение Америки: мы – образец для подражания; идея, на которой стоит американская государственность, бесспорна. Не все страны в силу своего состояния могут ее перенять, но все должны признавать ее правоту. Если этого не происходит, соответствующая нация либо неадекватна, либо злонамеренна. А поскольку США – полюс свободы, то их оппонент, особенно упорствующий в противодействии Америке, – полюс тирании. В такой системе координат всякое противостояние, чем бы она ни было вызвано, обретает идеологическую форму.
Изменение восприятия России закономерно. До недавнего времени Россия при всех бесконечных перепалках с Западом не оспаривала направления своего движения – в сторону современного государства, олицетворяемого западной моделью демократии. Трения были касательно специфики маршрута, а не про пункт назначения. С возвращением на президентский пост Владимира Путина постановка вопроса де-факто стала другой – Россия не считает аксиомой тот вариант развития, который предлагает Запад, и намерена ориентироваться на свои представления о добре и зле. То есть на собственный ценностный набор и способы его имплементации. Иными словами, раньше Москва доказывала, что, несмотря ни на что, соответствует неким критериям, теперь же отрицает само их наличие.
Стремление к вхождению в "цивилизованный мир" как противоположность "советскому прошлому" было наследием раннего демократического периода, то есть частью постсоветской парадигмы. Сейчас она закончена, советское прошлое исчезает из активного политического обихода, его идейный и структурный потенциал исчерпался, оттуда больше нечего извлечь, кроме бесплодного повторения одного и того же. Но с этим дискурсом уходит и убеждение в том, что "цивилизованный мир" – на Западе.
Из чего сооружать новую идентичность? Единственное, что сходу приходит в голову, – Россия досоветская. Не случайно Путин хочет реабилитировать несправедливо обойденную в советской историографии Первую мировую войну. Да и описания того, какой могла бы быть новая самоидентификация, часто апеллируют к России XIX века – стране великой культуры, которая выходила на траекторию быстрого развития, прерванную потрясениями XX столетия.
Россия, которая оглядывается так далеко назад в поисках вдохновения, не может не быть оплотом консерватизма и традиции. Споры вокруг роли церкви в обществе, борьба с кощунством и безнравственностью, под которой зачастую понимается равноправие вообще, обличение морального упадка толерантного и секулярного Запада – компоненты того же тренда, а отнюдь не реставрация советского багажа, по существу своему светского и прогрессистского.
Это лишь первая попытка исканий, традиционализм не вытянет Россию на новый виток развития, ни внутренние, ни внешние условия это не позволят. Но само желание обнаружить какую-то идею вместо подчеркнуто безыдейной меркантилистской линии 2000-х годов – явление позитивное.
Хотя отношениям с Западом и особенно США это сулит холодный период. Ведь сам Запад в условиях кризиса и растущей нестабильности будет цепко держаться за либеральную модель, чувствуя нависшую над ней угрозу и видя в ее сохранении залог своего доминирования в будущем мире. А глубокие общественные изменения в Америке и Европе повышают зависимость отношений с внешними партнерами от внутренних процессов.
В XIX веке отношения России и Америки (в ту пору – отнюдь не гегемона) проходили разные этапы, но в идейном плане Соединенные Штаты всегда считали Россию своим антиподом. Тем более во времена, когда в России усиливались консервативные и охранительные тенденции. У Америки же лимит гибкости ограничен – догмы "свободы" в американском понимании жестче, чем даже советская идеология. Так что второй перезагрузки не будет. Утешает только то, что никакой статус-кво в современном мире не держится долго.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
