Вооруженные силы ведущих стран используют новейшие и сверхсекретные научные разработки, ведь техническое отставание или опережение на поле боя измеряется десятками тысяч жизней. У армии России есть своя научная кузница — Фонд перспективных исследований, где новые щиты и мечи куют лучшие мозги страны. Возглавляющий фонд генерал-лейтенант и доктор технических наук Андрей Григорьев рассказал специальному корреспонденту РИА Новости Игорю Ермаченкову, каким станет оружие будущих войн, в которых сразятся боевые роботы, ударные многосредные беспилотники, а люди превратятся в "легионеров" и операторов.
— Как развивается Центр робототехники ФПИ, созданный в декабре 2015 года?
— Уже сформированы два органа Центра — совет головных разработчиков, в который вошли все главные конструкторы, которые выполняют заказы в интересах наших ведомств, и экспертный совет, куда вошли все известные разработчики приборной базы. Мы предполагаем организовать между ними интенсивное взаимодействие. То есть совет головных разработчиков формулирует требования к тому, какие приборы должны быть, с какими характеристиками, а экспертный совет путем анализа нашей промышленности и возможностей нашей науки формулирует научно-исследовательскую тему, которая позволяет быстро и эффективно создать эти приборы, объединив усилия.
Не должно быть так, как сегодня, когда 50 разработчиков и непонятно, какой из них лучше, ведь сравнивать их невозможно, потому что они проводили испытания по разным методикам. Все равно что сравнивать ежа с ужом. Здесь ключевая задача — создать единые методики проведения испытаний, и тогда будет понятно, что лучше. А главный конструктор будет выбирать то, что ему более полезно. Прекратить разброд и шатание и создать стройную систему — является ключевой задачей национального центра.
— Когда можно ожидать появления прототипа боевого робота?
— У центра нет задачи создания боевых роботов и их систем. Это задача заказчика — министерства обороны, ФСБ, МЧС и так далее. Наша задача — создать авионику, без которой эти роботы не работают: приборную базу, связь, техническое зрение, энергетику, двигатели, системы коллективного управления, взаимодействия "оператор-машина" и все остальное. Минобороны лучше знает, в каком виде им нужен боевой робот. Но тот главный конструктор, который будет его разрабатывать, не будет делать робота с нуля, у него будет набор "лего", из которого он очень быстро создаст машину, нужную заказчику. Именно в этом задача центра.
Существующий боевой робот "Нерехта" — это фактически прототип нашей будущей боевой платформы. Это не то, что мы делаем для Минобороны, это боевая платформа, которую мы будем наращивать за счет развития существующих ключевых технологий.
— Сколько лет вы закладываете на разработку основных узлов робота?
— Нельзя сказать, что работа начинается с нуля, она много велась до нас. Первая задача, которую, я думаю, мы завершим в течение года, — проведем инвентаризацию, испытания по единым методикам. И только после этого мы разберемся, где у нас дыры, которые нужно закрывать силами национального центра. Сегодня у нас только каналов связи штук десять почти с одинаковыми характеристиками, как утверждают разработчики. Мы проверим, может быть, у нас нет ни одного нормального, а может быть, и три.
— Сформирован ли проект с ЦНИИТОЧМАШ по разработке нового поколения "Ратника" — экипировки "солдата будущего"?
— Работа над "Ратником-2" идет в министерстве обороны, а мы работаем над, условно говоря, "Ратником-3". У нас этот проект называется "Легионер", в дальнейшем, после завершения проекта, он может и по другому называться. Но суть его в том, что мы впервые рассматриваем стрелковое оружие и личную защиту нашего солдата в большом, серьезном комплексе, включающем оружие, системы связи, средства защиты от осколков и пуль, экипировку повышенного качества, позволяющую комфортно себя чувствовать практически в любых климатических условиях. Сюда же входят разработки по питанию солдата, средства медикаментозной поддержки, эвакуации, диагностики и эффективного лечения вне зависимости от места нахождения. Мы оцениваем возможности телемедицины и медицинской робототехники, чтобы везде можно было получить врачебную помощь высокого качества от врачей, спланировать операцию, лечение солдата, находящегося на другом континенте. Врачи смогут заменить свои навыки роботами, которые смогут проделать соответствующую операцию.
Этот большой проект сейчас идет в виде четырех аванпроектов. Сегодня важно вначале на этапе запуска увязать всю систему, избежать нестыковки ее частей, чтобы все было гармонично связано.
— Как вы оцениваете новое американское "оружие будущего" — рельсотрон?
— Рельсотрон — это хорошо забытое старое. Лет 50 уже идут работы по этому направлению, и я не стал бы сильно реагировать на то, что было опубликовано недавно.
Думаю, что в США идет обычная борьба за утверждение военного бюджета и им нужно было показать какие-то научно-технические подвиги. Вопрос эффективного применения рельсотрона, наверное, будут еще лет 50 решать. Разогнать болванку можно, но она же должна куда-то попасть, у нее должна быть соответствующая система наведения, целеуказания и еще много других технологических проблем. Понятно, зачем это делают. Сегодня на кораблях много энергетики, которая используется только периодически, и ее нужно как-то использовать. Поэтому американцы всерьез рассматривают идеи лазерного оружия, рельсотроны и другие экзотические вещи.
— Можно ли говорить о разработках в России оружия на новых физических принципах? На эту тему много небылиц и слухов. Можете ли вы отделить возможное от невозможного и сказать по каким физическим направлениям будет идти разработка оружия в XXI веке?
— Я бы назвал все новые физические принципы старыми физическими принципами. Они тоже уже лет 50 разрабатываются. Я, честно говоря, не ожидаю серьезных прорывов во всех этих областях. Мне все это напоминает термоядерный реактор — когда начинают по нему очередную программу, то говорят, что в ближайшие 50 лет задачу решат.
Уже 50 лет решают и обещают еще за 50 лет решить.
Когда все это только начиналось, то казалось, что лазерное, пучковое оружие будет решением всех проблем: быстро доставляется, не надо боеприпасов. Но не так все просто.
— Каким вам видится поле боя будущего: битва роботов с компьютерами или же "пуля — дура, а штык — молодец", в том смысле, что города все же берет пехота?
— Мне видится все большая и большая роботизация, фактически будет война операторов и машин, а не солдат на поле боя, которые стреляют друг в друга. Военные задачи будут решаться с минимизацией потерь личного состава. Солдат будет постепенно превращаться в оператора и удаляться от поля боя.
— Какие перспективы у беспилотных машин: катеров, танков?
— Наше видение, что будущее за беспилотными системами. Причем за многофункциональными и многосредными, не так как их делят сегодня — наземные, воздушные… Это будут мощные роботизированные подразделения, которые воюют и на земле, и в воздухе, и на воде, и под водой, и в космосе. И все это интегрировано в единые большие разведывательно-ударные системы.
— Сколько проектов фонд разрабатывает в настоящее время?
— Наши проекты делятся на две части: большие, которых в настоящее время 46, и небольшие аванпроекты, стоимостью до 3 миллионов рублей, где мы проводим обоснование тактико-технических требований и технико-экономическое обоснование выполнения. Это нужно для оценки целесообразности превращения аванпроекта в большой проект. Также в рамках аванпроектов проводятся ключевые эксперименты, которые показывают, что заявленное исполнителем имеет место. Часто бывает, что к нам приходят заявки, где много теоретических выкладок, которые трудно оспаривать, но они не подтверждаются экспериментами.
— Какие проекты близки к завершению?
— У нас уже началось открытое тестирование проекта "Гербарий" — системы коллективной разработки инженерного программного обеспечения. Завершается совместный проект с МЧС "Система 112", дальше наша лаборатория будет заниматься решением задач по распознаванию образов, чтобы можно было заменить огромное количество операторов, отслеживающих чрезвычайные события через камеры наблюдения, на автоматические системы. Завершается еще ряд закрытых проектов. Мы регулярно докладываем о своей работе руководителям страны, показываем результаты как председателю нашего попечительского совета Дмитрию Олеговичу Рогозину, так и президенту России, руководству ведомств, членам попечительского совета.
— В последнее время фонд активно открывает лаборатории в регионах. Сколько таких лабораторий открыто?
— У нас 46 больших проектов и соответственно 46 лабораторий. Также у нас 15 аванпроектов, которые претендуют на создание лабораторий, если коллективы докажут свою состоятельность.
— Ранее сообщалось, что бюджет ФПИ, составляющий в 2016 годы около 4,5 миллиарда рублей, в ближайшие годы будет значительно увеличен. Сколько получит фонд в 2017 и 2018 годах?
— Ситуация у нас в стране меняется. Бюджет на 2018 и последующие годы мы пока не знаем, но, в целом, думаю, что он останется на уровне прошлых годов, изменения не будут сильными. Часть наших больших по стоимости проектов придется немножко сдвигать вправо. Но в этом нет ничего страшного, может быть даже это и к лучшему, потому что мы сможем более тщательно проработать запуск таких больших проектов, увязать все требования с потенциальными заказчиками, и добиться, чтобы в больших системах, которые будут создаваться, все было гармонично.
— Ранее сообщалось, что фонд совместно с Роскосмосом начал прием необычных молодежных проектов для будущей лаборатории. Появились ли первые яркие предложения?
— Пока нет, но мы их ждем. Наша задача собрать самые сумасбродные, интересные идеи, которые имеются в наших научных коллективах, причем не только в космической отрасли, но и в рядом стоящих. Ключевая задача — найти наших будущих Королевых, которые могут системно реализовывать проекты и создать для них социальный лифт.
Люди могут иметь много идей, но расти они могут только при выполнении каких-то проектов. Под самые интересные проекты, я думаю, что их будет немного, один-три, мы хотим собрать в головном научном институте Роскосмоса ЦНИИмаше соответствующие лаборатории, которые возглавят победители. Мы дадим им значительные средства, чтобы можно было довести проекты до железа, испытать свои идеи.
Вторая задача конкурса заключается в инвентаризации специалистов отрасли, чтобы им можно было предложить формировать совершенно новые проекты в области исследования космоса, народнохозяйственных задач. Нужно придумать и освоить новые рынки космических услуг, которые мы сегодня даже представить не можем, а через пять лет жить без них не сможем. Имеющиеся рынки давно поделены, на них идет жесткая борьба за 2-3 процента. Мы фактически не участники рынка космической связи, дистанционного зондирования Земли. На навигационный рынок, слава Богу, мы вышли, но сегодня ему нужно придавать новые свойства. Задача навигации уже решена, она никого не интересует, а вот какие-то эффективные приложения, которые могут быть с помощью навигации решены — это тоже предмет нашего конкурса.
Также хотелось бы посмотреть, какие есть идеи по давно известным задачам: многоразовой ракете-носителю, освоению межпланетного космического пространства.
— Насколько я знаю, фонд создает хорошие условия для работы ученых в лабораториях. Чем вы их заманиваете? Большими зарплатами?
— Нет, в любом случае зарплата вторична. Если человек пришел за зарплатой, то через пару-тройку встреч это становится ясно и, по большому счету, он нам не интересен. Если у людей в глазах не горит огонь, то какой бы захватывающей ни была бы идея, ее реализация маловероятна. Тут должны быть люди с горящими глазами, у них должно быть соответствующее оборудование и естественно социальная защита в виде зарплаты, чтобы они могли спокойно работать и не думать, где им подработать.
— Мешают ли творческой работе ученых "генералы, готовящиеся к прошедшим войнам"?
— Я сам генерал, поэтому генералы нам не мешают, а помогают. У нас хорошее взаимодействие с министерством обороны, мы вместе формулируем самые захватывающие идеи и пытаемся их осуществить. Наше отличие от Минобороны в том, что мы можем фантазировать, а им это противопоказано. Они должны решать конкретные задачи и обязательно добиваться их выполнения. А мы можем рискнуть и сформулировать те идеи, которые могут не реализоваться. Самое главное, чтобы они были захватывающими, с возможностью переворота, как военной мысли, так и технической.
— Многих ли ученых удалось вернуть из западных лабораторий?
— Более десяти лабораторий возглавляют или в них находятся на ведущих ролях люди, которые либо приехали с Запада, либо продолжают профессорами работать на Западе. Они в России создают научные школы, которые уже есть на Западе. Ряд таких коллективов работает у нас.
— Как вы оцениваете утечку мозгов из России за последние четверть века? Есть ли сложности в поиске ученых?
— Чем больше мозгов утекает, тем больше их появляется. Дело не в мозгах, а в том, чтобы эти мозги правильно озадачить, направить. Это ключевая задача нашего фонда, а также недавно открывшегося подразделения в Томске. Там огромное количество мозгов, десятки тысяч студентов. Если мы хотя бы 1 процент из них правильно озадачим, то это уже огромные силы. Дело в постановке задачи, а мозги появятся.
