Каждая революция отличается особой плотностью событий. И в этой "густоте" легко потеряться. Не говоря уже о том, что каждый, помешав в этом революционном котле половником, может вытащить в свою тарелку то, что ему по вкусу. И интерпретировать прошлое на свой лад. Тем более это касается ключевых точек того периода. Отречение Николая II — одна из них. Поэтому не удивительно, что и сегодня здесь масса разных толкований.
Сказать, что Николай II обреченно шел к своему отречению, нельзя.
Другое дело, что во многом на него влиял информационный вакуум, в котором государь оказался, столь несвоевременно покинув столицу. Главе государства часто пришлось тогда питаться непроверенными данными, а то и просто слухами. А это никому не придает уверенности.
Телеграммы царю от главы Думы Родзянко и командующего Петроградским военным округом Хабаловым противоречили друг другу. Касается это и других источников.
Одни сообщения казались катастрофическими, другие вселяли надежду.
Поэтому в действиях царя много непоследовательности: то поступал приказ Северному и Западному фронтам выделить части для подавления волнений в Петрограде, то этот приказ отменялся. В ближайшем окружении царя после традиционного для русских вопроса "что делать?" многие в ту пору превращались, как жена Лота, в соляной столб. Там, где надо было действовать, царило бездействие.
Свою политику проводил и Временный комитет Думы, который очень боялся вмешательства армии, поэтому в телеграммах государю отмечалось, что думцам постепенно удается навести в столице порядок, а приход в Петроград фронтовиков вызовет лишь ненужное кровопролитие. В словах о возможном кровопролитии смысл был, хотя, конечно, не факт, что и эти части не встали бы в конце концов на сторону восставших.
А вот уверения в успешном наведении порядка – преувеличение.
Тем более что параллельно с Временным комитетом существовал еще один центр власти – Совет рабочих и солдатских депутатов. И хотя меньшевистский по преимуществу в ту пору Петросовет на своем единоличном руководстве революционными событиями не настаивал, в работу думцев постоянно вмешивался. Что порядок, понятно, не укрепляло также.
На этом фоне Николай II и сделал свою первую уступку — телеграфировал Думе о своем согласии на формирование "ответственного правительства", чего столь долго и столь многие от него добивались. Сторонник Временного комитета генерал Николай Рузский, отправлявший послание, потребовал от монарха отредактировать текст: правительство, ответственное перед кем? Император исправил: перед Думой.
Но скоро получил ответ от Родзянко, что ситуация уже такова, что этой уступки мало.
По его мнению, "ненависть к династии дошла до крайних пределов… и грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определенным требованием". Не думаю, правда, что он здесь точно передал настроение улицы. Родзянко выразил лишь мнение сторонников конституционной монархии.
Армия в такие моменты часто становится решающим фактором.
Однако единства не существовало и среди генералитета. Хорошо известна фраза из дневника Николая II в день его отречения 2 (15) марта 1917 года: "Кругом измена, трусость и обман!" Не обошлось и без этого, однако ключевыми на тот момент были все же растерянность и надежда, что отречение царя ситуацию успокоит. Иначе…
Из послания генерала Лукомского генералу Рузскому: "Выбора нет, и отречение должно состояться… Если (император) не согласится, то, вероятно, произойдут дальнейшие эксцессы, которые будут угрожать царским детям, а затем начнется междоусобная война".
Великий князь Николай Николаевич писал, что "как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги коленопреклоненно молить государя отречься от короны, чтобы спасти Россию и династию". За отречение царя высказались генералы Эверт (Западный фронт), Брусилов (Юго-Западный), Сахаров (Румынский), командующий Балтфлотом адмирал Непенин.
Далеко не все из них являлись сторонниками Думы. Генерал Сахаров в своей телеграмме называет думцев "разбойной кучкой людей".
И, разумеется, вряд ли все эти военные люди, не раз бывавшие под огнем, были трусами и предателями, просто не видели другого выхода.
Некоторые историки полагают, что именно этот ответ военных решающим образом повлиял на государя, но при этом подчеркивают, что командующих фронтами ввел в заблуждение, преднамеренно сгустив краски, направивший этот запрос начальник Генштаба генерал Михаил Алексеев. Сомнительно. Тучи ходили серьезные, а информацию о событиях эти люди, облеченные властью, получали, разумеется, из самых разных источников.
Все эти дни государь метался в поезде, пытаясь прорваться в Царское село, где находилась семья.
Но на железной дороге уже командовал хаос, ходили слухи, что на многих станциях стоят составы с вооруженными дезертирами. Распоряжения бывшего министра транспорта никто не выполнял, а Временный комитет Думы распоряжался таким образом, чтобы держать царя подальше от Петрограда.
Какое-то время поезд безнадежно простоял на станции с говорящим названием "Дно", а потом проследовал в Псков. Туда и прибыли за документом об отречении посланцы Думы: будущий военный министр Временного правительства Александр Гучков и будущий идеолог Белого движения Василий Шульгин.
К этому моменту решение об отречении принял уже и сам монарх.
Новостью для Гучкова и Шульгина стало лишь то, что после разговора с врачом о безнадежном состоянии царевича Алексея Николай решил отречься и за сына.
Дотошные юристы, разбираясь в своде законов Российской империи, до сих пор ломают копья: мог ли государь по закону отречься, да еще и за наследника. Пусть спорят, мы лишь констатируем очевидное —
процедура импичмента государя была прописана туманно, а потому всем участникам той встречи пришлось юридически импровизировать, что, впрочем, для революции дело обычное.
Так и появилась бумага "Протокол отречения": "Заповедуем брату нашему править делами государства в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу".
Трудно сказать, чего ожидали люди от церемонии отречения, но ее простой, совсем не эпохальный порядок (будто при смене караула сделали дежурную запись в амбарной книге "пост сдал – пост принял") у многих вызвал раздражение.
Как кто-то заметил, Николай II "сдал (Россию), как сдают эскадрон".
Фразу приписывают разным людям и с разными взглядами, но настроение она передает одно – разочарование.
Михаил Александрович от братской "заповеди", как известно, отказался. Хотя и весьма своеобразно. Заявив, что примет корону лишь в том случае, если так решит будущее демократическое Учредительное собрание. Что уже явно не вписывалось ни в один закон Российской империи.
Точку в этом вопросе поставило первое же выступление лидера кадетов Павла Милюкова перед людьми, собравшимися в Таврическом дворце.
Сначала – под бурные аплодисменты зала – он объявил об отречении Николая II.
А затем – под свист и топот – попытался обосновать свою любимую идею о конституционной монархии. Таким образом, неприятие монархии в каком бы то ни было виде было продемонстрировано на тот момент однозначно.
Если и не всем русским народом, то, во всяком случае, его представительной фокус-группой.
