Раиса Александровна и Елена Спиридоновна живут в России уже четыре года, последние два — в приюте «Матронин дом» в поселке Шолоховский. Обе бежали от войны на юго-востоке Украины. Обе видели и другую войну — Великую Отечественную. За время, проведенное в России, женщины, которым 95 и 82 года, так и не смогли оформить гражданство и пенсию. После публикации в РИА Новости ситуация изменилась. Кроме того, бабушки стали получать «народную пенсию» — деньги для них отправляют со всей страны.
— Вьется в тесной печурке ого-о-онь, на поленьях смола как слеза-а-а, и поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза-а-а, — Раиса Александровна почти шепчет песню, останавливаясь, но вовремя подхватывая следующие слова. Пела она и в годы войны, пела так, что полковой хормейстер хотел сделать ее солисткой: «Хор поет, он ходит и слушает. Подойдет ко мне, а я замолчу. «Почему молчите? Мне нужен ваш голос». Я же не могу рот открыть. Он серчал. Я ведь ноты не знала — думала, без них нельзя».
Сейчас баба Рая впервые за два года запела. Не стеснялась и сразу вспомнила несколько песен. Быт у нее простой — кровать и тумбочка в общей комнате, где кроме нее живут еще три человека.
— Фотографировать меня будете? А я в парикмахерской давно не была. Вот только шапочка есть — соседка связала, говорит, что так лучше и волосы не мешают.
Раисе Александровне 95 лет. Она ветеран Великой Отечественной и участник Парада Победы 1945 года. У бабы Раи военная дисциплина и свои правила. В комнате среди бабушек она главная. Встает в пять утра, делает зарядку, сама стирает и каждую субботу ходит на рынок. Просто пообщаться и прицениться. Но даже Раису последние несколько дней ошеломили.
— Я ведь столько раз на прием к депутату ходила — и ничего. Но сейчас под каким-то давлением неизвестным все засуетились. Суета вокруг меня. Внимание? Я не очень понимаю это слово. Никогда у меня не было внимания и заботы. С семи лет я сама, без матери росла. Я как-то это не воспринимаю. Поэтому, может, я неласково людей благодарю? Нужны какие-то новые слова, которых у меня не народилось за 90 лет?
Четыре года Раиса Александровна пыталась оформить документы на гражданство и пенсию.
Получилось только сейчас, за один день она с помощью директора приюта Ольги Пивоваровой смогла получить нужные справки и пройти медкомиссию.
— Ольга Николаевна сама все делала, а я сидела, дремала. Покой на меня обрушился. Переживала четыре года: нет пенсии. А сейчас — покой. — Раиса Александровна после поездки к врачам сидит у открытого окна. — Знаете, что тут натворили? Объявили, чтобы люди деньги несли. «Народная пенсия», так назвали. Я уже несколько тысяч чужих денег получила — и так стыдно. Но я благодарна всем. И взаимно я их люблю.
Этот день Раиса Александровна провела в дороге и у докторов. Между поселком Шолоховский, где находится приют, и Белой Калитвой, где можно оформить документы, 27 километров полей с подсолнечником.
Такси в одну сторону — 500 рублей, оформление всех документов на РВП (разрешение на временное проживание) — десять тысяч.
— Мы решили все сделать по-военному, строго. Иначе ничего не получилось бы, — Ольга Пивоварова рассказывает, что после публикаций в СМИ ситуация с оформлением РВП и гражданства для бабушек, а затем и пенсии, резко изменилась. — Мы так быстро с бабой Раей все прошли, такое и представить было трудно. Мы вдвоем решили, что нельзя сдаваться, когда победа близко.
— Моя мама говорила про младшую сестру: вот эта всего добьется, а про меня - курица. Наверное, не хватало мне воли. Сестра требовала то, что хочет. А я молчала и довольствовалась тем, что дадут. Сестра погибла во время войны в Чечне, ее дочь, племянница Раисы Александровны, успела эвакуироваться. Сейчас живет в Москве, с бабой Раей не общается.
— Теперь буду знать, как без родственников жить. Живешь один, сам с собой: собственные решения и собственные поражения. Когда стали про нас писать, что мы беспризорные с Еленой, то было предложение жить в семье. А я боюсь испытывать судьбу. Я росла на самообслуживании, мне будет сложно в семье. Откуда у меня мягкий характер? Как подзатыльников давали, так и воспитана.
До войны Раиса ходила в кружок по стрельбе, была ворошиловским стрелком.
«Я уже забыла, когда моя юность была: и после войны было немножко, и до нее. С возрастом забываешь, что ты натворил. Наш возраст только возмущается чужими плохими поступками. А своими уже поздно хвастаться», — Раиса Александровна смотрит на туфли, надетые на шерстяные носки. Ей теперь все время холодно. Врачи говорят: возраст. И про зрение — что все безнадежно.
— Но я буду бороться. Не привыкла по-другому.
Была в жизни Раисы и любовь, и неприятности, как она сама говорит. «Честное отношение важнее, любовь между мужчиной и женщиной — это ветер. Приходящее и уходящее. А самое главное в человеке — любовь к Родине, конечно. А что же еще?»
«Народную пенсию» Раиса Александровна еще не тратила, хочет накопить и вылечить глаза, вопреки прогнозам врачей. А еще — съездить в санаторий и увидеть море.
Елена Тимофеева, соседка Раисы Александровны по приюту, «народной пенсии» рада: «Нам посылают деньги, вы представляете? Вчера 2100 получила. Я рыбу очень люблю, ее и покупаю в консервах. На Севере к треске привыкла и зубатке. Все-таки 30 лет в Северодвинске отработала».
— За квотой на оформление документов я ходила постоянно, но ее все время не было. И вот в феврале 2018 года у меня взяли документы, я даже растерялась. Через три месяца дали РВП, сейчас получу следующий документ — вид на жительство и буду оформлять гражданство.
«Не жизнь у меня была, а «сказка», — Елене 82 года, но и сейчас она помнит, как мать пыталась спрятать ее, сестру и брата от немцев. Как она отстала от матери, несущей десятимесячного Ваню, и плакала. Лене тогда было пять лет.
— По дорогам блуждало много людей, таких же, как и мы. Кто-то и подсказал маме, что наши односельчане спрятались в Камышовой балке. Туда мы и пошли. Сделали шалаш, на нору был похож, мама и бабушка только ползком в него забирались.
В 1943 году Елена с родными вернулись в село: «В дом зашли, а в коридоре лежит неразорвавшийся снаряд. Бабушка у нас была сильная женщина, схватила его и понесла на улицу. Мимо солдаты шли, увидели снаряд в руках и закричали: «Ложись!» А бабушка-гречанка не поняла их. Спокойно бросила и в дом ушла».
Отец Елены домой так и не вернулся. Вместе с частью он попал в плен под Харьковом, оказался в концлагере. До 1945 года его видели на работах, потом он пропал.
— Мама работала в колхозе. Уходила затемно и также возвращалась. Мы отдавали корову пахать землю, и у нее из вымени пошла кровь от тяжелой работы. Мама стала сама пахать, как все другие женщины. Зерно убирали и таскали на станцию — по мешку каждая. Двадцать три километра надо было идти. Кто шел и плакал, кто молчал. Была среди них Ольга Колесникова, очень голосистая: что, говорит, нюни распустили, давайте петь — и запевала первая. Издалека было слышно, что люди с Гранитного пришли. Ночью носили, а днем работали. Мы маму месяцами не видели. В речках купались, мокрое надевали и дальше работали. В 47-м году мама была очень худая. Председатель колхоза предложил ей кладовщицей работать. Но подставили ее. Маме дали десять лет тюрьмы, отправили строить канал Волго-Дон, отпустили через три года, только потому, что младшему Ване было всего десять лет.
Лена окончила семь классов и пошла работать, чтобы помогать семье. Устроилась сначала на завод, потом в шахту. Вместе с матерью из саманов (это такие кирпичи из глины и соломы) построили дом. Следующие тридцать лет Елена прожила в Северодвинске.
— Я Белое море помню, песчаные дюны. Заберешься на них, руки раскинешь и «летишь», как чайка.
На пенсию Елена вышла как хороший сотрудник, говорит, все цветы дарили. В Гранитное вернулась, потому что тяжело заболела мать.
— Выходила маму, прожила она еще 14 лет. Так я там и осталась. А потом началась другая война.
Ольга Пивоварова, директор приюта, показывает подаренные дом и сад: «Смотрите — шелковица. Бабули будут тут ее прямо с куста рвать. А вот ива, ураганом недавно сильно ветки сломало, но ничего — под ней столик поставим, бабушки чай будут пить с пирогами, на листву смотреть, на небо. А здесь беседки — одна для тех, кто любит солнце, а вторая в тени, и виноград — видите?»
Здание, отданное РПЦ, наполовину занято домовым храмом в честь Иверской иконы Божией матери. Вторая часть дома более-менее отремонтирована силами приюта. Ольга показывает широкие дверные проемы — чтобы человека на коляске или кровати можно было вывезти в сад: «Хорошо же, а? Тут кухня будет, здесь душ».
Сюда, когда закончится ремонт, смогут переехать бабушки. Каждая комната рассчитана на двоих.
В приюте сейчас работает сама Ольга, ее муж Андрей и — несколько месяцев — волонтер Ольга Михайлова. В кабинете висит план по развитию, в мечтах директора приюта — выйти на самоокупаемость, чтобы не быть такими уязвимыми.
Приют живет полностью за счет народного финансирования: «Вот, просыпаюсь утром, мне за электричество платить, а денег нет, и людей нельзя подвести». У «Матроны» сейчас живут 22 взрослых и девять детей.
Идея «народной пенсии» принадлежит Ольге, только озвучена журналистами. Деньги приходят на карту и счет приюта со всей России: 40, 50, 100 рублей, самая большая сумма — три тысячи. Вечером Ольга считает, сколько и кому прислали, и отдает «пенсию» бабушкам.
Между сообщениями о приходе средств на карту есть и СМС из суда — судят Ольгу за какие-то неуплаты.
— Мне женщина незнакомая звонила и сказала, что я стариков обманываю. Фотографирую их с деньгами, а потом все забираю. Как такое можно представить? Я фотографирую, чтобы люди видели, вот она, «народная пенсия», у своих получателей. В СМС так и пишут: «бабе Рае» или «бабушкам» — тогда делю пополам. А еще стали приходить деньги на приют, у нас ведь семьи живут, женщины с детьми, дедушки.
В кабинет Ольги забегает кто-то из мальчишек: «Ольга Николаевна, вот еще один!» — зажатый в ладони, смешно свистит стриж. Птицы свили гнездо где-то под крышей приюта, и упал уже второй птенец. Его рассматривают и относят в клетку: «Так и напишите — у нас приют для людей и стрижей».
— Очень много милосердия мы увидели после публикаций в СМИ. Эти статьи и ролики заставили людей быть настоящими «человеками». Были ведь не только язвительные комментарии, но и хорошие: «Вы только продолжайте это дело. Не бросайте стариков». Для меня это важно. Иногда думаешь о будущем с ужасом. Но если смотреть на вещи, как православный человек, то понимаешь, что все будет хорошо.
За здание, которое сейчас занимает приют, Ольге осталось заплатить семь с половиной миллионов рублей. В месяц получается отдать десять тысяч, в лучшем случае двадцать. Однажды кто-то пожертвовал 134 тысячи, и Ольга сразу отдала эти деньги хозяину помещений.
— Мы думаем, как нам самим выживать, чтобы не ждать, когда помогут. Нам жертвуют вещи, продукты, бытовую химию, но нужно платить за коммунальные услуги. Вот придумали открыть продуктовый магазин. Но это не все — у нас в поселке нет места, где молодежь могла бы встречаться вечером, а мы еще кафе откроем. С настоящим кофе, пирожными, точкой вайфая, играми.
Муж Андрей смотрит на Ольгу задумчиво, но как только она начинает сомневаться в успешности своих идей, говорит: «Все получится. До этого же получалось».
